Домик Лэндора
(Рейтинг 0)
Loading ...
цветами других деревьев, едва ли менее красивых, но бесконечно менее
величественных, наполняли долину ароматом, превосходящим все арабские
благовония {4*}.
Долина была покрыта травою, такой же, что и на дороге, но, быть может,
еще более восхитительно мягкою, густою, бархатистою и чудесно зеленою.
Трудно было представить себе, как добились такой красоты.
Я говорил о двух входах в долину. По северо-западному протекал ручей,
покрытый легкою пеною, и с тихим ропотом струился по расселине, пока не
ударялся о груду камней, из которой вздымалось одинокое ореховое дерево.
Опоясав ее, ручей шел к северо-востоку, оставляя тюльпанное дерево футах в
двадцати к югу, и не менял направления, пока не приближался к средней точке
между восточной и западной границами долины. Здесь он несколько раз
извивался, поворачивал под прямым углом и следовал на юг, все время петляя,
пока не впадал в маленькое озеро неправильной (говоря неточно, овальной)
формы, которое блестело у нижнего края долины. Озерцо это в самой широкой
своей части достигало, быть может, ста ярдов в диаметре. Никакой хрусталь не
превзошел бы чистотою его влаги. Дно его, ясно видное, целиком усеивала
ослепительно белая галька. Берега, покрытые описанною ранее изумрудною
травою, не опускались, а, скорее, стекали в чистый небосвод, и небосвод этот
был столь ясен, порою столь безупречно отражал все над собою, что немалых
трудов стоило определить, где кончается настоящий берег и где начинается
призрачный. Форели и рыбы родственных им пород, которыми пруд был наполнен
почти до тесноты, прямо-таки казались летучими рыбами. Почти невозможно было
разувериться в том, что они парят в воздухе. Берестяной челн, покоившийся на
водной глади, каждым своим волоконцем отражался в ней с точностью, которую
не превзошло бы и тщательнейшим образом отполированное зеркало. Островок,
утопавший в пышных, веселых цветах, едва оставлявших место для живописного
домика, видимо, птичника, поднимался из воды невдалеке от северного берега,
с которым его соединял мостик, на вид необычайно легкий и крайне
примитивный. Его образовывала одна доска из тюльпанного дерева, толстая и
широкая. Длиною она была сорока футов и соединяла берега, легко, но заметно
выгибаясь в арку, что не позволяло ей качаться. Из южной оконечности озера
вытекало продолжение ручья, который, извиваясь на протяжении, быть может,
тридцати ярдов, наконец проходил сквозь «углубление» (ранее описанное)
посередине южного входа и, низвергаясь с отвесного стофутового обрыва,
незаметно впадал в Гудзон.
Глубина озера местами доходила до тридцати футов — но ручеек редко
превосходил глубиною три фута, в ширину же достигал не более восьми. Его
берега и дно были такие же, что и у пруда, — и если уж можно было там к
чему-нибудь придраться, то разве к чрезмерной опрятности, шедшей в ущерб
живописности.
Зеленая трава там и сям разнообразилась декоративными кустами, такими,
как гортензия или гевея; а чаще того — геранью, цветущей в великом обилии и
разнообразии. Горшки с этими цветами были тщательно врыты в землю для
видимости свободного произрастания. Помимо всего этого, на зеленом бархате
луга белели овцы — их довольно большое стадо гуляло по долине, а с ними —
три ручных оленя и множество уток яркого пера. Очень большой мастиф {5*},
казалось, зорко сторожил всех вообще и каждого в отдельности.
Скалы на западе и на востоке — там, где в верхней части амфитеатра
границы становились более или менее обрывисты, — поросли густым плющом, так
что лишь изредка можно было заметить голый камень. Подобным же образом
северный обрыв покрывали виноградные лозы редкостной пышности; иные росли из
почвы у подножья утеса, иные — на его выступах.
Легкое возвышение, образующее южную границу этого маленького поместья,
завершалось аккуратной каменной стеною, достаточно высокой для того, чтобы
не позволить оленям уйти. Более нигде никаких изгородей не было видно,
потому что в других местах искусственной ограды и не требовалось: к примеру,
если бы какая-нибудь отбившаяся от стада овца попыталась покинуть долину
сквозь расселину, то через несколько ярдов обнаружила бы, что путь ей
преграждает отвесная скала, с которой падает каскад, привлекший мое
внимание, когда я начал приближаться к поместью. Коротко говоря,
единственным входом и выходом служили ворота в проходе между скалами, на
несколько шагов ниже той точки, где я остановился для обозрения местности.
Я описал вам весьма извилистый путь ручья на всем его протяжении. Два
его главных направления, как я сказал, были сначала с запада на восток, а
затем с севера на юг. На повороте ручей шел назад, почти замыкая круг, и
образовывал полуостров площадью около одной шестнадцатой акра. На этом
полуострове стоял жилой дом — и когда я хочу сказать, что дом этот, подобно
адской террасе, увиденной Ватеком {6*}, «etait d’une architecture inconnue
dans les annales de la terre» {По архитектуре являл собою нечто, неведомое в
летописях земли (франц.).}, я разумею лишь то, что общий вид его крайне
поразил меня сочетанием новизны и скромности — одним словом, поэтичностью
(ибо только употребленными словами я бы мог дать наиболее строгое
определение поэтичного в отвлеченном смысле) — и я не хочу сказать, что в
нем было хоть что-либо outre {Преувеличено (франц.).}.
Да, вряд ли сыскалось бы что-нибудь скромнее и непритязательнее этого
домика. Чудесный эффект, им производимый, исходил из его живописной
композиции. Смотря на него, я мог бы вообразить, будто его создал своей
кистью некий прославленный пейзажист.
Место, с которого я впервые увидел домик, было почти, но не самым
лучшим для его обозрения. Поэтому опишу его таким, каким я увидел его
впоследствии — с каменной стены на южной стороне амфитеатра.
Основная часть здания насчитывала около двадцати четырех футов в длину
и шестнадцати в ширину — никак не более. Общая высота его, от земли до
конька крыши, не могла превышать восемнадцати футов. К западному концу
здания примыкала пристройка, меньшая во всех измерениях на треть; линия ее
фасада отстояла от линии фасада главной части ярда на два; и крыша,
разумеется, была значительно ниже той, к которой примыкала. Под прямым углом
к ним, от тыльной части здания — не строго посередине его — отходила другая
пристройка, очень маленькая, в общем на одну треть меньше западного крыла.
Крыши больших помещений были очень круты, — опускаясь от коньковой балки,
они образовывали большие вогнутые плоскости и простирались фута на четыре
дальше стен, служа навесами двух веранд. Эти навесы, разумеется, не
нуждались в подпорках, но так как по виду казалось, что нуждаются, то были
снабжены легкими и совсем простыми столбами, и только по углам. Крыша
северной пристройки была попросту продолжением главной крыши. Между основной
частью и западным крылом поднималась очень высокая и довольно тонкая
квадратная труба, сложенная из крепких голландских кирпичей, то черных, то
красных, с небольшим карнизом, выступающим на верхушке. Крыши также далеко
выступали: в главной части около четырех футов к востоку и двух к западу.
Парадная дверь находилась не точно посередине главного здания, а чуть к
востоку, два же окна фасада — чуть к западу. Эти последние не доходили до
земли, но все же были значительно длиннее и уже обычного — одностворчатые,
как двери, — а стекла большие и ромбовидные. Верхняя половина двери была
стеклянная, тоже со стеклами в виде ромбов, закрываемая на ночь ставнею.
Дверь западного крыла, очень простая, помещалась в его торцовой части,
единственное окно его выходило на юг. В северном крыле наружной двери не
было, и окно его, тоже единственное, выходило на восток.
Глухая стена восточного торца оживлялась лестницей (с балюстрадою),
пересекавшей ее по диагонали с юга. Ступени ее вели под широко выступавшим
навесом на мансарду или, скорее, на чердак — в нем было единственное окно с
северной стороны, и служил он, видимо, кладовою.
У веранд при главной части здания и при западном его крыле полов, как
водится, не было; но у дверей и под каждым окном, угнездясь в восхитительном
дерне, лежали большие, плоские, неправильные по форме гранитные плиты, при
любой погоде служившие удобной опорою. Тропинки, выложенные такими же
плитами — без чрезмерной подгонки, но с частыми промежутками, заполненными
бархатистым дерном, — вели в разных направлениях от дома: к хрустальному
ручью шагах в пяти, к дороге, к флигелям, стоявшим к северу, на том берегу
ручья и скрытым несколькими акациями и катальпами.
Не более чем в шести шагах от парадной двери высился мертвый ствол
фантастической груши, так покрытый от подножья до макушки пышными цветами
бегнонии, что требовалось немалое внимание, дабы определить, что же это
такое. Ветви этого дерева были увешаны разнообразными клетками. В одной,
плетенке цилиндрической формы, веселился пересмешник; в другой — иволга; в
третьей — дерзкий трупиал {7*} — а из трех или четырех более хрупких узилищ
доносилось громкое пение канареек.
Вокруг столбов веранд вились благоуханная жимолость и жасмин; а из
угла, образованного главной частью здания и западным крылом, разбегалась
виноградная лоза невиданной густоты и пышности. Не зная преград, она
карабкалась на крышу пониже — а затем и на более высокую; извивалась по
коньку последней, выбрасывая усики направо и налево, пока не доходила,
наконец, до восточного края и не сползала, волочась по ступенькам.
Весь дом с пристройками был возведен из старомодного голландского гонта
-
Tweet
